ГОТИЧЕСКИЙ ЗЛОДЕЙ ЧЕРНОЗЁМОВ

[Генераллиссимус]

Сегодня день рождения у Кирилла Николаевиче Чернозёмова.
Не знаю, сколько ему исполнилось бы, но не так уж это и важно. Важно, что он был в нашей жизни и здорово повлиял на неё. И здорОво повлиял!

Готический злодей Чернозёмов.

Он дрался за Смоктуновского и ставил фехтовальные бои Товстоногову.
Писать про Чернозёмова, всё-равно, что про континент или вид искусства - всё будет мало. Но про него не написано книг, а в интернете о нём преступно мало. Пусть будет хоть это.
Кирилл Николаевич Чернозёмов учился на актёрском курсе Зона вместе с Алисой Фрейндлих и (ещё кем-то знаменитым). Но в театр его не взяли из-за сиплого голоса, и он поступил к И.Э.Коху в аспирантуру. Чернозёмов стал продолжателем дела Коха и, в течение 30 лет, был главным постановщиком боевых сцен во всех театрах Ленинграда, а с 1978 по 92 гг. и завкафедрой сцендвижения на Моховой.
В молодости атлетичный и поджарый, на съёмках козинцевского «Гамлета» он был прикреплён к Смоктуновскому как личный тренер по фехтованию. Но у того фехтование не пошло, и в итоге, во всех кадрах, где Гамлет фехтует на общем плане или спиной, это фехтует Чернозёмов. Со Смоктуновским они подружились и в 90-х даже планировали совместный театральный проект. Он был в курсе всех театральных дел, накоротке с Петром Фоменко, Кириллом Лавровым и другими театральными динозаврами.
Чернозёмов поставил драки и движение во множестве фильмов «Город мастеров», «Труффальдино из Бергамо», «Собака на сене», «Капитан Фракас» и др.
В театральном мире он стал легендой и очень забавлялся этим. У него была колоритная фактура - высокий рост, мощное телосложение и рельефые черты лица как у Леонардо Да Винчи в старости!
- Убивец Черноземов - готический злодей в галошах, - так определял он своё амплуа.
Когда его приглашали в очередной театр поставить фехтовальные сцены, он развлекал себя впечатлением, которое производил на людей. Решительно распахивается дверь, вваливается огромный непричёсаный человек в распахнутом тяжёлом пальто, с авоськой, в галошах и резким скрипучим голосом громко заявляет:
- Драку заказывали?!. Ну!. Я пришёл!
Впечатление было сильное.
Да, он ходил в галошах! Надетых прямо на нормальные ботинки.
- Это самая Петербургская обувь по нашей погоде, - говорил он.
Думаю, это был его фехтовальный выпад против окружающей неустроенности и бедности. Он не пытался отстраниться от уродливой действительности, он встречал её смело - если профессор ЛГИТМиКа вынужден месить ногами снег и грязь на улице, то он наденет галоши, а не будет делать вид, что всё в порядке!
И да, он ходил с авоськой из крупноячеистой сетки. В авоське всегда была газета и иногда батон или бутылка молока. Ходил он странно, как на лыжах. Небольшими шагами, практически не отрывая каблуков от земли, а когда спускался по лестнице, ставил ногу сразу на пятку.
Его ученик Артур Ваха даже изображал на капустниках педагогический показ Чернозёмова: лыжной походкой в галошах медленно выбредал из кулисы, сутулый, мешковатый с авоськой. Но как только доходил до авансцены, фейерически преображался: прямая спина, элегантные поклоны, непринуждённые движения, придворные подскоки, фехтовальные выпады и боевые выкрики! А потом резко переключался обратно в «старикана», ссутуливался и медленно ковылял обратно в кулису. Номер имел ошеломляющий успех. Чернозёмов его видел и признал. Он любил Ваху, называл его Артуро Тосканини за то, что на теоретических занятиях по сцендвижению тот изнывал от тоски.
К нам в ТЮТ Чернозёмова пригласил наш худрук Сазонов в 1991-м чтобы поставить с нами фехтование в «Ромео и Джульетте», потому, что «Это лучший специалист по сцендвижению в Союзе». Ему было 60, он был ещё крепок здоровьем и набрал максимум харизмы и колорита. Мы работали целый год и понравились друг другу. Тогда Сазонов взял в производство «Сирано де Бержерака», чтобы продолжить сотрудничество с Маэстро. И оно продолжалось оставшиеся 13 лет его и нашей жизни.
Финансирования больше не было и Чернозёмов все эти годы один-два раза в неделю после занятий на Моховой приходил в ТЮТ и работал с нами «из любви к искусству». В 1998 году он поставил с нами спектакль «Забыть Герострата».
Фехтованием и драками в поздние годы он занимался только нами с Тейбером-Лебедевым, а основное время репетировал. Мы садились, нарезали батонон с изюмом, наливали кипяток (часто чая не было) и репетировали множество пьес: Сирано, Дон Кихота, Каретау святых даров, Безымянную звезду и др. Среда был наш законный день, невзирая на каникулы, морозы и праздники. Однажды я пропустил репетицию, а в ту среду была Пасха, так после этого он много лет язвил, что на Пасху я крашу яйца, да так увлечённо, что потом ходить не могу!
На репетициях Чернозёмов за словом в карман не лез. И с нашим «нежным возрастом» не считался:
- Ну, что ты топчешься, как Буратино в навозе? - Значит ты бесцельно бродишь по площадке.
- Вышел мальчик, приклеенный к бороде! - Диссонанс внешности и внутреннего самочувствия.
- Хрустели дубы - Чернозёмов репетировал. - Наконец, хоть что-то поняли.
- Не штопай маленький носочек. - Выпрямись и подавай голос.
- Шире, огурчик! - То же самое.
- Для хорошего актера комичная ситуация, как тухлая косточка для Тузика! - Об удовольствии находить смешное.
Это была очень яркая его черта. «Все искусства хороши, кроме скучного»,- говорил он. Репетиции проходили в постоянном хохоте. Комментарии были острые точные и сразу проясняли, что именно ты играешь не так и в какую сторону тебя понесло. Ну, и конечно, это было чертовски весело!
Даже, в сцене смерти Сирано было место для юмора. Что уж говорить о фейерической глупости Кристиана, неконтролируемом самолюбовании Роксаны и сияющем эгоизме Де Гиша!
Он заметил как я записываю его высказывания и усмехнулся:
- Да-а, вот, что останется от профессора Чернозёмова - летящая похабень!
В конце 90-х его здоровье ухудшилось. Он лежал в клинике Микрохирургии глаза в Купчино. Дом Актёра профинансировал только операцию на глаз и место в палате, а питание, видите ли, там оплачивалось отдельно и он пролежал там впроголодь несколько дней, потому, что собственных средств не было.
Такое невнимание коллег резко диссонировало с восторгом и подобострастием, которое мы наблюдали по вечерам, когда провожали его домой на Гороховую. На отрезке Невского проспекта от Аничкова моста до Садовой часто происходила такая сцена:
(Подбегает, задыхаясь от почтения, какой-то неизвестный нам человек)
Человек: - Кирилл Николаевич! Здравствуйте, дорогой Учитель! Господи, как я счастлив, что я вас встретил!
Ченозёмов: Это прекрасная встреча под звёздами.
Человек: Мы только вчера вас вспоминали, Маэстро! Мы в театре «Турнепс» будем ставить Лопе де Вегу! Все на ушах, ещё бы - Лопе де Вега! Представляете!
Ченозёмов: Прекрасное начинание.
Человек: Спасибо вам за всё, Маэстро! Что бы мы без вас делали! Лысотрясов кланяется вам! Зовёт вас, ждёт, приглашает, ну, вы и сами знаете! Мастер, приходите к нам в «Турнепс»! Мы вас будем ждать!
Ченозёмов: - Обязательно. В добрый путь!
И человек вдохновенно уносился дальше в питерскую темноту и слякоть.
Мы: Кирилл Николаевич, а кто это?
Ченозёмов: Если б я знал!
Нам, конечно, ужасно льстило, что все пред ним заискивают, а мы можем позволить себе вот так, близко и запросто как со старшим родственником. Приходить к нему домой, болтать с женой и сыном Тихоном. Он много рассказывал о театральном мире и о своей жизни, очень переживал, из-за войны в Чечне. И, вообще, остро реагировал на плохие события в мире. В нём был удивительный контраст брутальной внешности и чуткости. Внешне это был готовый пират! Вечно нахмуренные тяжёлые брови, недобро ссутуленная спина, резкий голос - ему ещё абордажную саблю, пистолет и все разбегутся. Но когда я попал в больницу с аппендицитом, профессор Чернозёмов, в сопровождении Тейбера-Лебедева, приехал в НИИ Джанелидзе навестить меня и поддержать! Это совсем не вписывалось в рамки поведения преподавателя. Я был сбит с толку и долго не мог понять этот поступок. Зато теперь понимаю, как это просто!
Он с нами дружил! Да, мы были мелкими засранцами, а он великим стариканом, нам было по 20, а ему 70. Но, оказывается, это не мешает людям дружить! Скорее всего, он увидел, что мы не делаем карьеру, а приходим в театр именно за театром и это ему понравилось, потому, что он был именно таким человеком: «Из любви к искусству». Когда он хотел хорошо отозваться о ком-то, он говорил: «Это - человек искусства».
Он считал своё дело высшей ценностью и на всё остальное не тратил своего внимания. Квартира, одежда, зарплата, карьера, быт, здоровье в конце концов. Все эти части его жизни были в ужасающем заброшенном состоянии! Они были как лохмотья на человеке, который ломится сквозь джунгли и пожары. Но у него, всё равно, шпага на боку, и шляпа на голове. Потому, что, как он сам объяснял подтекст интонации к реплике Дон Кихота: «Довольно, Рыцарь Белой Луны, ваш вонючий вызов принят!»