капитан Коршунов и инспектор Лосев

[НекрЫсь]

Я много раз этак снисходительно писал про Аркадия Адамова, что он мол, писатель любимый, но объективно говоря, блатной, был сыном известнейшего фантаста и наверное не без помощи этого факта оказался вхож и в писательские круги и в МУР. А в Коршунове, мол, выписал себя самого, повоевавшего, а потом прохлаждавшегося в оккупационных войсках. Сергей Коршунов, как мы помним, вернулся в Москву гораздо позже Шарапова, из Германии, году этак в сорок девятом.

Так-то оно так. Но - к вопросу о блатных - Аркадий Адамов ушел на фронт в 41 добровольцем. Да, он служил в частях НКВД, в бригаде, которая занималась диверсиями и участвовала в обороне Москвы. Не поручусь, что это было сплошь героизм и благородство, но не думаю, что это был заградотряд. Факт есть факт, нигде в книгах, в общем-то довольно пафосный человек Адамов, ни разу не намекнул, что является фронтовиком с 1941 года. Сергей Коршунов был моложе его лет на пять, а то и больше.

В общем, этот блат, по каким-то старинным расценкам. Граничащий с воинской повинностью феодалов. Ну и первую книгу он опубликовал через три года после папиной смерти. Опять же, не так как сейчас - "бабушка позвонила, сурков подмигнул".

Что же касается Адамова старшего, которого я упорно называю великим фантастом, сопоставимым (в советских масштабах) с Жюлем Верном, человеком предсказавшим пластиковые карточки и сотовые телефоны, то он, оказывается, был всё-таки не вполне Адамов, а скорее Герш Борухович Гибс. Сын рабочего, гимназист, наборщик, социал-демократ, красноармеец, фантаст.
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Ещё один - и тут, хотя и формально, но с полным правом можно употребить термин - восхитительный в своей ужасности советский детектив - "Незваный гость".

Я много уже рассказывал про роман "Воры в доме", где автор, поставил перед собой титаническую задачу - использовав штампы шпионского детектива создать величайшее произведение литературы 20 века и задачу эту провалил, создав книгу великую лишь тем, что её физически невозможно прочесть.
Так вот "Незваный гость" ставит ту же задачу, но без пафоса. Мы возьмем шпионские приёмчики и напишем ну просто про другое, просто про жизнь - ведь проза же лучше беллетристики, а правда соцреализма лучше задачек Агаты Кристи?!

И в общем-то с задачей своей автор справился, куда лучше Владимира Киселёва, автора "Воров в доме". "Незваного гостя" МОЖНО прочитать, более того, он читается быстро и увлекательно, благо и повесть маленькая. Я даже больше скажу, достигается это грамотным использованием соцреализма, который, как это известно тем, кто учит литературу не по Быкову и Капкову, выработал немало сильных приёмов, которые сам же втуне и тратил. Один из главных таких приёмов - интересно рассказать о профессии, лучше всего новой и "высокотехнологичной". Это очень сильный приём, способный скрасить даже самое унылое содержание, и украсить содержание достойное. Артур Хейли этим приёмом вошел в историю литературы.

Кроме того это произведение отчётливо "оттепельное" и автор нисколько не боится затрагивать острые темы, а именно - тему сталинских репрессий и эротику. И то и другое он делает лучше Владимира Киселёва, хотя и несколько "сказочно". Поясню на примере сталинских репрессий: повесть про шпионов, как и положено, набита сотрудниками КГБ, их гораздо больше, чем может упомнить читатель, и чем это вообще необходимо. Это сделано потому, что они по разному относятся к прежним временам. Кто-то молод, и не может поверить, что был такой мрак, как времена Берии. Кто-то сидел в лагере и не может поверить, что молодой КГБшник пожал ему руку. Кто-то сам творил репрессии, был за это исключён из партии, но даже его в финале книги простят, и он со слезами поблагодарит всех за доверие.
С эротикой в повести примерно так же хорошо. Очень хорошо. Советский читатель мог прочесть всю повесть, и даже не догадаться, почему ему так симпатичные все эти люди.

А эти люди - то есть главные герои повести - геодезисты. Есть, конечно, главный сыщик - молодой узбек "товарищ КГБ". Ему с самого начала говорят, что на строительстве Кара-кумского канала затесался вражеский агент. Почему? Да потому что в Москве американская журналистка (очередная Порция Браун) поинтересовалась, как там поживает Кара-кумский канал. Эту стерву из страны тут же конечно выдворили но она бы не стала без причины трепать языком.

\"Товарищ КГБ" берёт чистый скоросшиватель и выводит на нём кодовое название уголовного дела "Незваный гость". Казалось бы, название дела и книги, должно определять её содержание.

Ан нет. Нам предстоит познакомиться с коллективом геодезистов. Они ставят геодезические ориентиры на барханах, чтобы строителям было легче копать. Трудятся в тяжелых полевых условиях. Ребята, на самом деле все замечательные, если судить по вкладу в народное хозяйство. Но автору этого мало. Он хочет, чтобы ребята были ещё и морально чисты. А это означает, например, выполняя и перевыполняя геодезические задания, не ранить сердце любимого человека, и вместе с тем чутко реагировать на чувства того, кто влюблён в тебя. Они все влюблены, все четверо, в друг друга! Любовь их чиста, хотя все они мускулистые, с отличной фигурой, и испытывают друг к другу не вполне понятные чувства, например, когда льют воду друг другу на руки и на плечи после трудового дня. Всё это отнюдь не пошло, а отлично изложено - это действительно святые люди, которым автор отказывает в их святости за то, что они хоть и святые, но не боги.

А от костра, разложенного на привале, тем временем звучит отвратительная музыка твиста. Это транзистор, который каким-то чудом прекрасно ловит в среднеазиатской пустыне твисты, транслирвющиеся кем-то без перерыва, с плотностью недостижимой даже в эпоху радио-FM. И там, за костром, и за кустом "неистово танцует свои извращённые танцы, ещё один геодезист, одетый в отвратительную ковбойку, и тёмные очки, геодезист-стиляга. Танцует он извращённо со столь же извращенной инженершей, по фамилии Шёлк, а по внешности распутной цыганкой.

Нельзя сказать, что этого никто не замечает. Все нормальные люди, понимают, что танцевать твист это дикость. Это настолько дикость, что даже замечания делать как-то неловко. Мы вообще-то строим Каракумский канал, товарищи, и если кто в это время твист танцует, у него явно шариков не хватает в мозгу. Поэтому старые инженеры, косятся на молодёжь, чекист берёт стилягу на карандаш, а простые узбеки - погонщики верблюдов, акыны и чабаны, сурово качают головами - не по людски это! Аллах не одобрит? Да какой Аллах, - обижаются узбеки, все поголовно атеисты, - Аллаха нет, но это же не повод танцевать твист!
Реакция общественности на стилягу - это отношение к поселковому дурачку. Да, неприятно, что у него текут слюни и сапог на голове вместо картуза. Но что ж тут поделать? Может его в детстве уронили. Он и вешки то провешивает плохо, и вообще врёт, что провёл горизонтали, он их не успел провести, потому что танцевал с ццганкой.

Ладно, фиг с ним. У нас ещё триангуляция не выполнена и овцы не загнаны.

И мы снова забываем и про шпионов и про КГБ, мы полностью погружаемся в трудности построения треугольников, любовных в том числе. Но на каждом привале, как только загорится костёр, за кустом начинает играть транзистор и поселковый дурачок "танцует свои извращённые танцы". Уже без цыганки, которую укусила змея.

Вы, может быть подумали, что змея укусившая распутную инженершу, что лошадь, лягнувшая и убившая жену председателя совхоза, что это замаскированные убийства, которые творит "Незваный гость", борясь за свою презренную миссию? Вы может быть, подумали, что тень на бедного стилягу наводят нарочно, чтобы мы на него думали, а шпионом оказался один из славных ребят, строящих канал. А стилягу простят, потому что он просто "твиста наслушался"?

Да как же вы могли?

Парень в гавайке это и есть шпион. Его уронили в детстве и в результате давней травмы он приобрёл не только отвратительные, крайне редкие в здоровом обществе привычки, вроде как заниматься сексом в степи и пить водку, но и делает это бездумно, не получая ни радости не удовольствия, так же как танцует и носит тёмные очки. И шпионит он точно так же - в силу какой-то патологической черты характера, не получая ни гроша и в тайне надеясь, что его донесения врагам Родины никто не читает. Их никто конечно и не читает, ведь журналистку-резидента давным давно вышвырнули из нашего отечества.

И вот уже финал, и юный кагебешник едет брать гада. Едет и рассуждает: а парень-то вроде не так и виноват, ну твиста наслушался... Записок его никто не читал, змеёй он никого не кусал, копытом не бил... Так что же, интересуется старший по званию безликий офицер спецслужб - может и арестовывать не будем? И тут юный "Товарищ-КГБ" соображает, чего ляпнул и отвечает:

- Да будем, будем, конечно арестовывать. Но вот как Мезенцева могла изменить Луговому с директором Дубковым просто в голове не укладывается!
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Автор книги "Незваный гость", описанной одним сообщением выше, к сожалению (для себя) не остановился на этой хотя и наивной, но жизнерадостной попытке и (видимо потому что одна повесть это мало для издания) написал ещё одну, под заглавием "Поединок", настолько общим, что его можно отнести практически к любому более или менее остросюжетному произведению.
Но при этом он забыл написать остросюжетное произведение.
Верный принципу - "сделаем вид, что это детектив, привлечём читателя, а потом поговорим с ним на серьёзную тему", - он создал произведение, я бы даже сказал - текст, на тему не только тогда актуальную, но и сейчас, шестьдесят лет спустя ещё более актуальную. На тему религии.
Разумеется, религия в те годы выполняла совершенно противоположную роль в общественно-политической пропаганде. Религия тогда была "плохо", примерно в той же мере, что сейчас "хорошо". И, честно говоря, посмотрев на обе эпохи я скорее склоняюсь к советской точке зрения. Религия, на мой взгляд, скорее "плохо". Во всяком случае - достойно придирчивого критического взгляда. Что мы и видели во вполне достойных произведениях советской поры. "Чёрный треугольник", "Тучи над Борском", вряд ли кто-то после знакомства с ними рвался в семинарию. Ещё лучше работала лёгкая ирония Гайдара или Рязанова, где священники были вовсе не злодеями, а просто очевидно не слишком-то верующими. Допускались и некоторые вольности, например явление священника в "Золотом песке", было очень эффектным и вызывало ощущение, что священник тоже человек, и если этот человек хороший, да ещё и умный, то черт с ним, пусть он даже священник.

Автор повести "Поединок" ничего этого не знает. Он пишет от первого лица, и совершенно неотличим от собственного героя - молодого, но всё же следователя, который попадает в религиозно-атеистическую тему как кур в ощип. Как не пишет автор о том, что следователь что-то раскрыл, взял под контроль, что он кого-то переубедил, яснее ясного - этого бедолагу бросили на борьбу с сектантами без минимальной базовой подготовки. Он то восклицает "Да что ж это за книга такая, Библия", то начинает походя обранивать фразы про ритуалы скопцов и баптистов, с интонацией, которая в наши дни выдала бы читателя Википедии, а в те годы означала, что автор посетил библиотеку и сделал выписки в блокнот.

При этом автор ещё и пытается закрутить сюжет. Он, например, не рассказывает сразу, что там случилось в этой зловещей Берёзовой Балке. Он пишет что-то вроде "я не мог поверить тому, что прочитал на странице уголовного дела...", "я поднял с земли пробку от канистры с бензином, и поразился чудовищности происходящего...", "впервые я вёл дело самостоятельно и тут ТАКОЕ!.." А вот, КАКОЕ он не говорит примерно до середины книги. Почему до середины? Да нипочему. У автора просто кончились загадочные формулировки и он простодушно говорит "А дело было так..."

Дело было так: сектанты-пятидесятники привели в лес одну из прихожанок, привязали к кресту и хотели сжечь в качестве жертвы, но тут прибежали её подружки с фабрики и всю эту нечисть разогнали. Всё. ВСё не только в смысле фабулы преступления, но собственно и вся фабула повести ограничивается констатацией этого события, известного в городке Белогорске чуть ли ни каждому. Соль же интриги в том, как установить, как же такое могло стрястись, да ещё устанавливая не оскорбить... да, вы не ошиблись! "Чувства верующих"!

Как все-таки сильно меняется мир. И как при этом упорно повторяются словосочетания не имеющие особого смысла. В мире повести верующих стыдят, уничижают, сажают в колонию и тюрьму, им выливают в святой родник цистерну мазута, но при этом упорно силятся не оскорбить чувств.

Главный злодей-антагонист - пятидесятник и проповедник Иосиф Шморин, что звучит несколько по-еврейски, но это ничего, потому что оказывается, что настоящего Иосифа Шморина, честного партизана, проповедник-отморозок если не убил, то довёл до могилы в годы оккупации, и завладел его именем и документами. Зачем - бог его знает - он при этом точно так же продолжал бродить по деревням и проповедовать, как и до того, причём упорно "хранил под полвицей" свой паспорт на старую фамилию, отодрав для надёжности фотокарточку. Сотрудничал он и с немцами, ведь не может же негодяй из 60-х годов не иметь в анамнезе сотрудничества с немцами. Но, в отличие от других негодяев, он вовсе не был при этом фашистом, полицаем или ненавистником советской власти. Он и тогда двадцать лет назад, и до войны и после был всё тем же - пожилым сектантом, который по своим необъяснимым причинам предаёт партизан, верит в бога и сморкается без помощи платка. Это такой особый биологический вид, вроде как человек, а на самом деле - сектант и полный придурок - странно, как он ещё твист и рок-н-ролл не танцует для полноты картины.

Казалось бы автору следовало бы насторожиться, увидев, что главный злодей получается, как минимум невнятным художественным образом. Но куда там - автору нужно нести идейную нагрузку, и он с той же плоностью каши во рту и голове начинает описывать изуверские ужасы сектантских обрядов.
Изуверские - это не я иронизирую, это автор постоянно повторяет формулировку, подкрепляя пояснениями, но лучше бы не подкреплял. Потому что у него признаками изуерскости оказыввются в одном ряду - вера в евангельские сказки, ночные бдения, оскопление, отказ от похода в баню, но самое страшное, это "молитва на иноязыках".
Что это за "иноязыки" я так и не понял, даже дочитав книжку, но упоминаются они постоянно и именно как признак крайней, калечащей сектантов жестокости. Самое простое - предположить, что это просто "иностранные языки", но почему вокруг них такая пляска с бубном остаётся непонятно. На каком языке они там молются то? На латыни? На латышском? Может они английский язык таким образом осваивают, и вовлекаются таким образом в порочный круг Голливуда, Вудстока и Капитолийского холма?
А бог их знает! Этот термин не будет расшифрован и никакой роли в повести не сыграет. Об этом говорится так, как будто каждый советский читатель понимает, что "молиться ни иноязыке" это смертельно опасно, гораздо опаснее, чем на церковнославянском, видимо.

То и дело автор добавляет в свой текст "документы", то есть газетные статьи, выступления лекторов атеистической пропаганды, "флэшбэки", которые вводятся замысловатым приёмом: "Я читал страницы уголовного дела, и моё воображение нарисовало мне вот такую картину..." (и дальше изложение внезапно перескакивает с первого лица на третье). Нет, можно конечно и так. Но не чисто механически, приклеивая к лоскутному одеялу фантики, чтобы закрыть логические дырки.

Беда в том, что, как и во многих таких "не вполне детективах", делать сыщику просто нечего. Девушку от креста отвязали задолго до его приезда. Кто здесь главная сволочь, видно невооружённым глазом. Следователь знай себе слушает свидетелей, и выписывает постановления, то на обыск, то на арест. При этом он переживает, и горестно недоумевает: как же это? Что же это? Всё-то ему не хватает воздуха, всё-то берёзы глаз не радуют. Он похож на святого Антония, переутомлённого чудовищами, набившимися в комнату. Вот допросил он одного сектанта, другого, у кого-то лысина бугристая, у кого-то женских изгибов в теле мало. И вот после всей этой гадости, заходит к нему юноша в шляпе, которого он не вызывал. А юноша-то бородатый и длинноволосый, видимо стиляга.
- А кто вы, собственно? - говорит утомлённый следователь.
- Да я вот, настоятель местного храма... - мямлит длинноволосый, потупя взор.
ПОП!!!!!! - молнией мелькает в голове следователя.
"И как только занесло в кабинет следователя человека ТАКОЙ РЕДКОЙ И НЕПРИЯТНОЙ ПРОФЕССИИ?".
То есть человек два часа бился с тараканами, которые наползли в его уютный кукольный домик, все тапки изорвал уже, а тут - глядите, что за ужас выползает!!! РАКОСКОРПИОН???!!!! И как занесло в мой кукольный домик такое редкое и жуткое животное?
Это всё автор клонит к тому, что все эти мракобесы явление исключительное, живого священника мало кто видел. И в церковь к нему не ходит вообще никто, ведь все идиоты города торчат на молебнах пятидесятников. Впрочем, в этом чудовищном городишке есть ещё и баптисты, которые пытаются вякать, что они поддерживают советскую власть. Да вы такие же уроды! - кричит на них следователь. Как, такие же? Почему, такие же? - чуть не плачут баптисты - Мы же ни сном ни духом?
- Да, но во Христа-то вы верите! - орёт на них следователь: - А? Ну? Съели?

Автор положительно не понимает, что пишет, и о чём пишет. Уже в конце расследования он получает письмо от потерпевшей, той девушки которую чуть не сожгли заживо. И из этого письма к своему (и нашему) изумлению, узнаёт, что девушка отбывала в колонии срок по уголовке, а именно - "за прирезание к огороду излишней земли". Он конечно это письмо переписывает в качестве эпизода повести, даже не подумав, что дискредитирует себя вчистую, если СЛЕДОВАТЕЛЬ узнаёт о том, что потерпевшая БЫЛА СУДИМА уже завершив следствие, из ПРОЩАЛЬНОГО ПИСЬМА, то гнать надо такого следователя из прокуратуры. Уж что-что, а уголовную биографию всех фигурантов он знать был обязан. На этом фоне уже не так режут глаза увереня девушки, что в колонии было так здорово, так хорошо, так о ней все заботились, так в кино водили, а потом её выпустили за хорошее поведение, и снова надо было ехать домой и молиться. "Эге! - восклицает следователь, читая этот репортаж из светлого будущего: - не знал я тебя раньше, Сима, не понимал я, как ты дошла до жизни такой!". А чем же ты, следователь занимался тут битый месяц, если потерпевшем элементарных вещей не узнал?

За кого бы автор не взялся, все совершают поступки нужные и в минимальное время. Все во всём признаются. Не только в преступлениях. Всё тот же ПОП!!!! с ходу начинает жаловаться, что прихожан в церковь к нему никто не заходит, что вести такую жизнь ему стыдно, что детей у него трое, и он боится, что они его скоро проклянут за дурацкий род занятий, что, наконец в священники он попал случайно, потому что украл некогда пуд зерна в колхозе и угодил в колонию, а с судимостью в СССР, как известно, можно поступить только в семинарию. И вообще, ему надоела эта жизнь распрокаторжная...

Священник видит следователя в первый раз. Но, как и большинство здравых Белогорчан, испытывает к нему глубочайшую симпатию, считает "человеком честным и чистым". Тех, кто так не считает в Белогорске единиццы

Автор в упор не видит, что воспринимать эти диалоги всерьёз невозможно, как невозможно без содрогания читать фразы, вроде
"...Никто из рабочей молодёжи на танцплощадке не думал о попах и религии..."
или
"Дорогой Миша рассказал мне подробности".
Хоть бы он вслух перечитал своё произведение!Наверняка бы сбился на ударении в слове "дорогОй/дорОгой".

Кончается повесть удивительно хорошо. Немецкого пособника осудили в местном доме культуры, люди торчали под окнами и слушали трансляцию из репродукторов на столбах. Правда на автора вновь напала загадочность, и он не назвал сам приговор, пообещав только, что злодей "будет писать кассацию". Но этои неважно, потому что у жителей города большая радость - всё тот же ПОП!!!! который ничего плохого никому не делал, пошёл в парикмахерскую, сбривать бороду и локоны. Он конечно ничего не умеет делать, но в окна уже заглядывают добродушные сельчане и предлагают ему работу колхозного счетовода.

Следователь оставил в городке добрую память по себе, построив, словно Чебурашка - Дом Атеиста. Возглавит Дом прекрасная женщина - главврач местной больницы. Она "никогда раньше не предполагала, как это интересно", и теперь её из Дома Атеиста за уши не вытянуть. Больница, где главврачу видимо не настолько интересно, теперь зачахнет. А наш следователь смотрит на эту, уже не молодую женщину, и с удовольствием отмечает:
- Она словно бы родилась атеистом!..

Что? Да вы сами слышите, что вы говорите? Родилась атеистом?, а, позвольте вас спросить, кем ещё она могла родиться? А кем мы, все, рождаемся, позвольте вас спросить?
С тем же успехом можно поражаться тому, что человек родился:
- девственником
- беспартийным
- непьющим
- без кариеса
- без списка научных трудов
И здесь становится заметно, что автор (советский, и полный желания бороться с религией) понимает слово "атеист" в том же самом значении, что и самые отпетые мракобесы наших дней. Атеизм, в данной трактовке, это не просто не верящий в бога, а сторонник и активист особой ВЕРЫ, заключающейся в том, чтобы троллить верующих, брать их измором, и всячески отравлять существование.

В то время, как человек не имеющий научных трудов вовсе не обязан ежедневно сжигать чьи-то научные труды. Непьющий человек это ещё не активист-трезвенник.Атеизм это не вера и не антивера, это отсутствие необходимости в религиозной морали.

"Но дорога уже несла меня навстречу новым приключениям", - в приступе оригинальности пишет автор в последнем абзаце. Но никаких новых приключений у этого сыщика, видимо не было. И, прочитав книгу, я догадываюсь, почему.
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Эти братья Вайнеры с их личным опытом работы в милиции, судя по всему представляют обратный феномен обычной претензии "надуманности" в детективной и вообще остросюжетной литературе. Обычно-то как писатель, может пару раз съездивший на выезды, может почитавший уголовные дела начинает творить сюжет, и конечно где-то, где он считает себя специалистом по умолчанию, промахивается. Так возникают все выстрелы пистолетных патронов, уложенных преступником под молоточек стенных ходиков - чушь и некомпетентность.

С Вайнерами всё наоборот. Знакомишься с материалами одного дела - ага - думаешь, вот откуда они списали "Визит к минотавру". Читаешь другое - ага! - так вот почему на ограбление пошли два уголовника, а "шеф", только потом зашёл в квартиру и вынес скрипку... Ну точно как в деле о драгоценностях вдовы А.Толстого.

А потом замечаешь, что роман-то написали в 1972 году. А вдову-то ограбили в 1980-м. И это не мистика, это просто они знали воровские приёмы и собирали свои сюжеты не из одного и не из двух дел.
А иногда и из дружеских отсылок к Юлиану Семёнову))
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Я в шестидесятых конечно нЕ жил. Но знаю достоверно, что манера молодёжного общения в те времена была характерна. Не эксклюзивна, поскольку отголоски этого можно было заметить и в 70-х и позже, и даже сейчас я порой замечаю что-то вроде "тени шестидесятнического благородного трёпа". Дело в том, что молодёжь в силу естественных био-социальных причин нуждается в самоутверждении. Как самоутверждается поколение гарри-путина-данилы-багрова мы знаем - они хвалятся "познаниями музыки русской речи", дерутся, оправдывают войны которые кто-то за них ведёт и неистово лайкают уединившись за гэджетами.

А на более высоких стадиях общественного развития (стадиях более абстрактных моральных норм - построить город-сад, слетать на Юпитер, мэйк лав нот вар) даже инстинкт молодёжного самоутверждения приобретает более абстрактные и высокие формы. Молодые люди при этом начинают меряться не финками, а космологическими теориями, бороться не на армрестлинге, а на философских построениях.
И совершенно реальны все эти "Лёвки Гайзеры", соседские мальчишки, которые доказывают друг другу, что "если Вселенная бесконечна, то и ты вечен, потому что где-то когда-то атомы сложатся в точно такого же тебя". А ведь кажется (мне самому казалось), что это взрослый, даже пожилой автор зачем-то приписывает подростку плоды собственных размышлений. Да, так бывает, но гораздо больше таких диалогов взяты прямо из жизни.
- А ты думаешь, Чацкий кричит "Карету мне карету?". Нет. Он, как учитель, понимаешь? Который пишет уравнение на доске, а мела нет.. И он этак негромко "Мел мне, мел!".
Ну про то, что все в то время мерились знанием наизусть Ильфа и Петрова, слышали наверное многие. Это и у Аркадия Адамова сплошь и рядом Лосев и Откаленко друг другу цитируют.

Советские детективщики, в большинстве своём не были великими мастерами слова. Но они были старательными ребятами, учились в библиотечных институтах, выписывали журнал Литературная учёба. И литературными приёмами - именно сухим ремеслом - которое ни тогда не сейчас не было оформлено во внятную систему, но по крупицам формулировалось - они владели неплохо. Над ними потешались, приёмы называли "мастеровитостью". И не решались сказать, что если сравнивать того же А.Адамова не с Булгаковым и Стругацкими, а с каким-нибудь маститым на те времена Кочетовым (весьма плохой писатель и плохой человек, его именем названа одна из крупнейших улиц в Новгороде), то Адамов-то пожалуй пишет интереснее и легче.

В советских детективах полно проблем с идеей, сюжетом, жизненной правдой, криминологической достоверностью, даже с занимательностью. Но приёмы там есть. И эти приёмы работают сами по себе - например отлично отражают время.

И когда один милиционер другому походя что-то цитирует, без кавычек, без авторства, просто потому, что оба хорошо помнят "откуда это", получается не просто интересная реплика. Получается ещё определённый дружеский мостик - они оттуда, из безинтернетной эпохи, где если собеседник знает цитату - он свой, а если не знает - ты ему её даришь. Ну а для тех, кто читает сейчас это своеобразная загадочная страшилка. Вот в печи сгорел труп. Вот в поле следствия попала приёмщица из телеателье. Можно про неё долго рассказывать. А может один сыщик другому сказать:
- Мал её радостей тусклый спектр.
Коллега его понял. А ты, читатель, поймёшь? Вспомнишь, что означает эта странная фраза? Если не помнишь наизусть, может быть угадаешь стихотворную? Может даже угадаешь рифму к ней, не заглядывая в интернет? Ну и расшифруешь таким образом отношение одного персонажа к другому? Сочувствие? Снисхождение? Снобизм?

А для особо ностальгирующих по "золотому времени Леонида Ильича", убеждённых, что "уж котлеты мы делать умеем и точка", ещё одна цитата:

Сыщик сидел в новеньком кафе со слишком красивым названием "Алый тюльпан" и потягивал холодный невкусный кофе. Кофе был очень плохим, но он не замечал этого. Стенка кафе была стеклянная, ещё ни разу не битая, без трещин, схваченных уродливыми фанерными кружками.

Вспомните, давно ли вы сидели в новеньком кафе с битыми окнами? Подумайте хорошенько, хотите ли вы туда снова?

_______________________________________
"Умело делаем котлеты, перекрываем Енисей
И даже в области балета мы впереди планеты всей".
(С)

[НекрЫсь]

А вот ещё один позднесоветский, даже, можно сказать "перестроечный" автор, которого я вроде бы совсем никогда не встречал. Правда что-то мерещится знакомое в начальных строках повести "Дрянь", там где главный герой по фамилии Мукасей приезжает в родной город, а там друг афганец-инвалид открыл кооператив, и его конечно убьют... Чем-то похоже на "Лоха" да? На "Я объявляю вам войну". Это такой типичный расклад, но не детектива-книжки из 80-х, а детектива-фильма из 90-х. Почему-то мне знакома фамилия Мукасей...

Но я сейчас не о "Дряни". Я сейчас о вполне ещё советском, хотя и "перестроечном" романе "Неустановленное лицо".

Есть много разновидностей ностальгии по светлому прошлому. Есть ностальгии агрессивные - это наша память, это наши деды, это наши корни, а ну шагом марш туда, в прошлом хорошо потому, что это прошлое. Есть ностальгии слезливые - где ты моя невинность, когда я бегал по лугам за яркой бабочкой. Немало и рациональных ностальгий, когда человек в общем-то понимает, что горюет не об эпохе а о своих семнадцати годах, но при этом добавляет - всё-таки не воевали, всё-таки в Артек ездили, всё-таки тянучки в магазинах были.

И есть одна ностальгия, которая называется - "А почему всё было не оставить так, как в 1987?". То есть железный занавес подняли, рок-музыку разрешили, видеозалы открыли, "Сиропы Лагидзе" на Арбате продают, Би-би-си не глушат - ну вот! ну вот на этом надо остановиться, а не лезть в "лихие девяностые".

Вот "Неустановленное лицо" это детектив из несостоявшейся эпохи. Это советский детектив из девяностых, то есть из таких девяностых, где СССР никуда не делся, но сфера деятельности советских сыщиков расширилась настолько, что они борются с профессиональной преступностью. Не с "организованной", заметьте, но с профессиональной - то есть их противники теперь уже не только недобитые кулаки и полицаи, не только цеховики и хулиганы, но и сутенёры, проститутки, наркодилеры, наркоманы. Которые выглядят именно так (я это помню), какими они и выглядели для нас советских людей - этакой альтернативной формой существования, разновидностями одичания. Вообще, это была прекрасная точка зрения, поскольку она сочетала предостережение: одичать может каждый, но и оптимизм: чтобы не одичать нужно не так много, как минимум, не быть идиотом.

Увы, эта точка зрения не предусматривала того, насколько одичание одних может быть выгодно, и крайне выгодно, другим. Упрощение касалось того, что проституция выгодна - скажем так - сутенёру, швейцару, официанту... Но не политику и не священнику. Что наркотики продают какие-то талантливые, но подсевшие на углу химики под руководством в крайнем случае старого опытного вора. Что в существовании озлобленных алкашей заинтересован разве что перекупщик с "Камчатки", а не военкомат.

И в результате в наши дни "Неустановленное лицо" почти никем не может быть с интересом прочитано. Для плакальщиков по СССР происходящее там слишком "из девяностых", но и на книгу про русскую мафию это тоже не тянет. Но тут автора судить не за что. Он не пророк и сочинял оптимистично - это не грех.

Более того - у автора не отнять ценнейшего и довольно редкого в советском детективе качества - юмора. Нет, конечно авторы советских детективов, особенно те, кто учился литературе не только в школах, но и в ВУЗах всегда старались шутить. В классическом варианте это означало, что в детектив вводят несколько комических персонажей (дед Щукарь, еврей Лифшиц, пьянчуга Кумбрык) или один из сыщиков оказывается "жизнерадостный балагур, чемпион по самбо, с лукавым прищуром глаз". Щукари шутят, но "Поднятая целина" от этого не становится менее трагичной.

Иногда некоторый юмор пробивался и в авторском образе. Например ленинградец Станислав Родионов очень старался писать с юмором, но честно говоря, не каждая его шутка казалось естественной. Например он предлагал читателю посмеяться над выражением "маринованная муха".

Так вот у Сергея Устинова с юмором не просто неплохо, а можно даже сказать, хорошо. Его изложение от первого лица прямо-таки приятно читать - это рассказывает не Ватсон и даже не Гастингс, а прямо-таки Арчи Гудвин, а это замечательный залог того, что книга будет прочитана.

Второй несомненный плюс автора - это сюжетные твисты (повороты), которые он смело расставляет не только ближе к финалу, а буквально с четвёртой главы - с конца экспозиции. И это не такие твисты, когда "внезапно блондинка, которая мне нравилась, выхватила кольт и предала меня", нет, это грамотные повороты обусловленные криминалистическими подробностями.

Вот, если хотите - решите простую задачку. На пустыре застрелили женщину и отобрали сумочку. В сумочке были ключи и в комнате потерпевшей кто-то успел побывать и обыскать. На месте обыска полно отпечатков пальцев неустановленного лица (название книги), но совсем нет отпечатков погибшей хозяйки комнаты. Как такое может быть?
Как говорится, ответы пишите в комментариях.

Третий плюс автора - умение создавать драматичные сцены. Это очень непросто создать в беллетрестическом произведении эпизод, от которого у читателя будет захватывать дух. Погони? Перестрелки? Да читатель только хмыкнет от ваших перестрелок. Читатель должен захотеть угадать, что будет на следующей странице, а перевернув её воскликнуть "Чёрт возьми, а вот совсем и не так!" или "Я так и знал!". И достигается это неочевидным образом - читатель должен осознать значение какой-то описанной в тексте вещи. Спичка, упавшая в карманную дыру. Диск пулемёта по которому стучат капли дождя...

Сергей Устинов создаёт по крайней мере одну отлично драматичную сцену, где уголовник требует джинсы поцелее и одежду потеплее. Это прямо-таки хочется перечитывать. Ну да, можно указать, что великий роман "Момент истины" состоит из таких сцен на треть. Ну так великий роман сочинял великий Богомолов...

И даже с персонажами-сыщиками Устинова можно прямо-таки поздравить. Это прямиком ребята из сериала "След". "След" принято ругать - но уж что что, а позитивные, хорошо отличимые полицейские на страже добра ему удались на отлично. Да, это персонажи сериальные, но от таких сыщиков на душе читателя становится спокойно, а не тревожно, рефлексивно и колюче, как от чеховских героев.

Ко всему прочему, Устинов - это уже моё частное мнение, много и не без пользы читал советских детективов прошлого. И его застреленная на пустыре женщина, это прямо-таки "ремейк жертвы". Причём Устинов словно бы рассказывает заново не одну, а сразу две классические истории "убийства женщины, которая слишком много знала" - из романов "Ощупью в полдень" (Вайнеров) и "Петля" (Адамова).

Казалось бы - все козыри на руках у автора. Имея их вполне можно было бы написать "лучший перестроечный детектив", привязанный намертво ко времени написания, но съедобный со скидкой на эпоху. Таких немало.

Но увы. Автор напоролся на совершенно характерный подводный камень. На образ жертвы.
Вообще, автор не обязан отдельно создавать полноценный образ жертвы. Жертва должна вызывать сочувствие, но сэр Чальз Баскервиль его благополучно и вызывает хотя мы его в глаза не видели.
Но Женщина, которая слишком много знала - это образ лирический. Главный герой, а вместе с ним и читатель должны к концу романа полюбить её, поплакать о ней, согласиться с ней. И у Вайнеров и у Адамова главный сыщик так прямо и говорит - с ходом расследования он начинает относиться к героине, как к близкому человеку.
Тут бы автору и остановиться. Но ведь это так кстати - Женщина которая много знала, просто напрашивается на то, чтобы тоже стать рассказчиком.
Правда, она умерла. Но от умерших остаются дневники, "трагические звукокатушки" и "курсовые с того света, записанные на видеокассеты".

"Дорогой дневник..."

Ход это соблазнительный, но до чёртиков рискованный. Риск в том, что трудность его реализации складывается из двух трудностей, одна посложнее, другая попроще.
Трудность посложнее заключается в том, что не станет человек в здравом уме так вести дневник, чтобы его можно было спокойно вставлять в рассказ о расследовании его смерти. Дневники не затем пишут, чтобы облегчить посмертную помощь расследователям. Такой дневник не должен раскрывать факты, он должен раскрывать психологию жертвы и подозреваемых.
Трудность попроще заключается в том, что женщина, которая много знала - это женщина. А автор - мужчина.

Конечно ничего непреодолимого тут нет. Не будем трогать Лескова и Толстого, но даже Исай Калашников в своём "Расследовании" прекрасно сочинил вполне себе женский дневник за сельскую врачиху. Еще лучше получилось с дневником Лоры Палмер (написанным ровно в то же время, что и "Неустановленное лицо"). Дневник жуток и написан явно девчонкой.

Но это ж надо уметь делать.

Не в том беда, что дневник этот записан стенографически и главный герой как идиот таскается каждые две главы к экспертам, которые в поте лица говорят "Вот мы ещё на одну главу расшифровали, а дальше пока не шмогли".

Ладно в этой стенографии, Женщина, которая знала, умудрилась реализовать все возможные недостатки детективного текста, вялые диалоги, занудные объяснения, пафосную социальность и совершенно неуместный экшн (как говорил мой покойный одноклассник: "Нет, ну девушек цепью уголовники не бьют, это вы хватили".

И даже бог-то с ним, что образ, который по законам жанра должен быть привлекателен сочетанием слабости, чистоты помыслов и отваги, превращается во что-то слишком современное, даже не в #meetoo а в тех бесчисленных постаревших старшеклассниц, которые в общем-то не #meetoo, но тоже хотели бы быть #meetoo. Такие героини тоже кому-то нравятся.

Беда в том, что автор предоставил героине возможность говорить, но не дал ей голоса. После двух трёх страниц "дорогого дневника", его хочется пролистать с закрытыми глазами, преимущественно потому, что героиня, к которой герой ещё только должен почувствовать сочувствие, интерес, восхищение, эта героиня говорит... Совершенно так же, как главный герой. Она тоже немного закомплексована, немного авантюрна, и тоже шутит, как Арчи Гудвин.
И при всей моей любви к Арчи это выглядит совершенно ужасно.
Это не женщина!

Вот, как неустранение одного, достаточно несложного препятствие, может уничтожить интерес к целому роману. Сергей Устинов издавался, как ф вижу по обложкам уже в той постсоветской серии Эксмо, в красных суперобложках, которую однажды притаранил мне на день рождения Гоша, пообещав, что "это моё будущее" (как меня этот лифт задел!). Будем надеяться, что в постсоветском детективе это перспективный советский автор себя нашёл.
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Я уже хвалил Леонида Словина и ругал Леонида Словина, и продолжаю оставатьтся в убеждении, что этот, впервые мною прочитанный в 2014 году автор - один из лучших советских детективщиков - автор "советского Золотого Жука".

И лишним тому подтверждением название одного из самых известных его романов "Астраханский вокзал". Ведь нет же в Москве такого вокзала! Но вы не найдёте упоминания об этом "ляпе" в интернете. Если человек читает эту книгу, вокзал перед ним стоит как живой, и не возникает даже тени сомнения, что "автор попутал, вот мы его поправим".

Удивительно яркий пример писательской "техники безопасности", ответ на вечный вопрос начинающих писателей "А зачем менять в художественном произведении названия улиц, НИИ и маленьких городов, не лучше ли всё по правде?".
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Из всех паршивых (с точки зрения советской идеологии) овец западного детектива Жорж Сименон стоял на совершенно особом, недосягаемом месте овцы ни в коей мере не паршивой. Нет, была ещё когорта "детективов с коммунистическим уклоном", которые тоже переводились и издавались на ура, но Сименон был тем и силён, то ему позволялось хотя и ходить в "больших друзьях советских читателей" (было бы странно, будь он совершенно равнодушен к читателям, где книги, дай волю расходятся миллионными тиражами за неделю), но никак никогда и ничем не "прогибаться", не "краснеть" и не впихивать положительным героям реплики, типа "я выбираю слово Маркс".
Сименон был моден. Не каждый серьёзный дядя признался бы в том, что почитывает Агату Кристи или Гарднера. Нет, их тоже понемножку переводили, но это же "чтиво", это же "эта кровавая дама любит убивать" (С). А Сименон чуть ли не официально считался прозой - высокой зарубежной литературой, таскать которую в портфеле не зазорнее, чем "Иностранку", Хема или Маркеса.
Но Хема или Маркеса осиливал не каждый, половина взявшихся ворчали вполголоса, что это заумь или скукотища. Сименон тоже - если честно - казался скучноват, но совершенно особой, высокой скучноватостью, которую НИКОГДА не бросишь недочитав. Потому что, как ни крути, его книги не были ни фреской, ни притчей, ни политическим завщанием, ни отходной какому-нибудь жанру. Они оставались детективами, где кого-то убивали и надо было найти убийцу.
По нему можно было снимать телеспектакли. Никто не удивлялся, если гламурная фифа сравнивала Сименона по привлекательности с Аленом Делоном. А для его произведений вместо привычной шкалы "кое-что переведено у нас", работала особая "кое что НЕ переведено у нас".

И хотя в каждом сборнике романов из трёх, а порой и из пяти обязательно красовалось преди-послесловие, написанное каким-нибудь литературоведом, и там объяснялось в подробностях, почему мы все эту скучищу так любим, понятнее это не становилось. Хотя там объясняли: всё дело в том, то Мегрэ
- не частный сыщик, а полицейский комиссар
- не молодой и красивый, а пожилой, грузный и пьёт пиво
- прекрасно понимает, что социализм лучше капитализма, но никому не говорит
- любит "маленького человека"
- не англичанин, а француз
- практически целиком списан с нашего русского Порфирия Петровича
И пожалуй наиболее точным было очень глупо на первый взгляд выглядящее объяснение, что
- комиссар Мегрэ не раскрывает сенсационных или невероятных дел
На самом деле с сенсационностью проблем у Мегрэ особых не было. Ловил он и маньяков, и террористов, и трупы в чемоданах находил, и графинь отравленных спасал, и барменом под прикрытием работал.
Правдоподобие не в том, что "работающему на земле"комиссару не достаётся запутанных дел. А в том, как они запутываются.

Традиционный для двадцатого века детектив, особенно французский построен на том, что загадка, загаданная читателю и сыщику, запутана в рамках некоторой игры со стороны преступника. У того же самого Гастона Леру - преступник, условно говоря, невероятно ловко взбирается по стене, при помощи заранее принесённого в кармане специального стерженька, предназначенного для втыкания между камнями". Преступники заранее что-то предвидят, создают себе алиби, на кого-то наводят тень, лезут из кожи вон, чтобы всех убедить, что они славные парни. И именно сквозь эту паутину лжи, всю книгу ломится сыщик, с читателем на закорках.
В жизни так не бывает. В жизни не только преступление, но и любое неочевидное событие запрятано от понимания так, что никакому злодею не придумать. Но запрятано оно не злым умыслом, а чередой случайностей, неоднозначности поведения, вольным или невольным обманом, которым полна жизнь каждого. Никаких славных парней в реальности нет, а те, кто хоть как-то тянут на это определение вовсе не обязательно оказываются замаскированными подлецами. У каждого в шкафу хранится не скелет, а куча подозрительного хлама. Со скелетом было бы намного проще.
Сименон подметил именно это. И это дало ему волшебный ключ в руки - оказалось, что загадочно, и увлекательно расследовать ЛЮБОЕ преступление, не требуется злодей-гений, шпион вражеской разведки или главарь мафии, чтобы найденный труп назагадывал загадок на хороший роман.

В этом смысле старый советский фильм "И никто другой", очень показателен. Это казалось бы, совсем не детектив, а так называемая "судебная драма". Среди фильмов этого жанра на один детектив "Без права на ошибку", приходились два не то, что не детектива ("Средь бела дня", "Подсудимый"), а "трудных" "проблемных" фильма, на которые заходишь развлечься, а выходишь с перевернутым сердцем и либо зол, либо полон желания прожить жизнь лучше, чем жил до сих пор.
И всё-таки это детектив - только детектив Сименоновский. Детектив, где классический вопрос "кому выгодно?" звучит просто по-идиотски, и требует замены другим "где истина?". И истина эта заключается в очевидной (хотя по нашим временам, и весьма спорной) идее, что ПРЕСТУПЛЕНИЕ НЕ ВЫГОДНО НИКОМУ. Злодей - фигура реальная, и поймать его сложно именно потому, что зла он собственно и не замышлял. Он чего-то другого хотел.

И вот ещё один поджанр нашего черно-белого кино, которое сделало бы много добра, кабы ему позволили вырасти из саженца во взрослый дуб. Но нет, эту "проблемную" тему задавили "трудные" и "проблемные" фильмы, которые стремились перевернуть душу, высказать всю правду до самой сути, сделать мир лучше...

И мы видим, как они в этом преуспели. Снимали бы честные сименоновские детективы, право слово...
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Только что в теме про радиоспектакли я хвалил ленинградского автора детективов Сергея Высоцкого, а теперь хотел бы немного поругать. Причём за первый, "программный" и, наверное, наиболее известный роман с броским названием "Пропавшие среди живых". По этому роману были сделаны запоминающиеся радиоспектакль и фильм, а вот сам его я, как убедился только что, до конца ни разу не дочитывал. Потому что это реально трудно.

Высоцкий был редактором журнала "Смена" и роман у него получился "редакторский". Есть такая особенность у произведений, создаваемых теми, кто других учит творчеству. Так пишут редакторы. Так ставят спектакли мастера курсов. Они знают приёмы, знают принципы творчества и когда берутся за дело сами невольно стараются применить все принципы разом, создать этакое произведение-учебник, где будет содержаться всё, чего они от других требуют. И Нил и дуб и огород и даже мёд. Вообще-то это честный подход, это куда лучше, чем если мастер учит высокому, а сам подрабатывает сценариями рекламных роликов. Но это очень очень трудно сделать хорошо. Ибо очень трудно хорошо играть на рояле и одновременно поднимать крышку и показывать, как там молоточки прыгают.

В "Пропавших" Высоцкий не столько добился литературного успеха, сколько обозначил тему и стиль, в которых намерен работать, и честно проработал в этом стиле всю оставшуюся детективную жизнь, создавая непохожий на других, суховатый, но своеобразный "ленинградский" жанр, где каждая квартира названа по номеру, а каждому преступлению указана социальная подоплёка, моральная червоточина с которой начинается превращение честного человека в опасного мерзавца. Может и наивно, зато последовательно.

В "Пропавших" особенно видно, насколько такой подход субъективен, и насколько отличается от основного принципа детектива - подарить читателю уверенность в победе добра над злом. Автор хочет быть правдивым и подчеркнуть, что сыщик не бог и не герой, а человек живой, настолько живой, что способен ощутить собственную слабость. Да, он может арестовать преступника, может поставить на путь истинный оступившегося. Но он не может даже родного брата уберечь от того, чтобы тот, построив дачу, обратился в стяжателя, а затем, закономерно, и в негодяя. Более того, сыщик даже не может возбудить все уголовные дела, которые должен бы, потому что вот у него на руках кражи, а вот рядом играют в карты на деньги, и он понимает, что эти картёжники и побогаче и повредоноснее воров, и даже статья есть, но рук! Рук на них не хватает!
Общий пафос произведения в том и состоит, что сыщики может и молодцы, но их мало, а мы-то, граждане, куда смотрим? У нас же у каждого второго теперь дача, неужели вы не понимаете, чем это нам грозит?

По-своему в своём пессимизме Сергей Высоцкий прав, хотя конечно и мельчит масштаб проблемы. Он говорил о том, что стяжательство "откуда-то взялось" в здоровом обществе "нормальных советских людей" и потихоньку его разлагает. К сожалению сейчас мы видим, что никакого деления на "нормальных людей" и "стяжателей", к сожалению не было, и видимо быть не могло. Те же самые люди, которые в семидесятые заполняли кинозалы и дружно сопереживали героям хотя бы тех же самых "Пропавших", а также героям Делона, Ришара, Даля и Басилашвили, те же самые люди в восьмидесытых увидели смысл жизни и будущее в свободе, в девяностых - свободу в деньгах и спиртном, в нулевых - радости карьеры и социальных лифтов, в десятых - в патриотизме и пафосе, а к началу двадцатых в ядерной войне.

Человек, увы, слаб, он гораздо слабее, чем предписывают ему его собственные моральные принципы. Все бы хотели крепко дружить, вдохновенно творить, возвратить ту радость детства своего и сочинять для детей добрые книжки с картинками. Вопрос лишь в том, что у более слабых эти желания возникают на секунду в день, а у гениев и титанов мысли - на полчаса. И вообще-то по книге Высоцкого об этом можно догадаться, потому что его "Шерлок Холмс" - подполковник Корнилов настолько богат человеческими слабостями, что на него и полагаться то как-то не хочется. Если на тебя нападёт собака Баскервилей, и ты пожалуешься Корнилов, обязательно окажется, что он либо на рыбалку уехал, либо гриппом заболел, либо ты живёшь в Рыбацком, а ему этот район города не нравится.
Вот чего добился Сергей Высоцкий, решив запихать в роман и впечатления о визите в ГУВД, и гражданскую боль за девушек в мини-юбках, пьющих коньяк, и ощущения от недавней прстуды и кризис среднего возраста и матерные частушки и музейные документы из далёких двадцатых годов и поездку на Валаам. Честно, по-редакторски, чего от всех других требовал.

Но я не зря столько раз повторил слово "честность". Обычный путь советского детективщика был таков - он прославлялся первым экранизированным романом и дальше мог либо почивать на лаврах, либо экспериментировать. Адамов, например, так и остался "автором ДЕЛА ПЁСТРЫХ", хотя лет через двадцать и добавил к нему ИНСПЕКТОРА ЛОСЕВА. Вайнеры доросли до ЭРЫ МИЛОСЕРДИЯ. А автор СЕРЖАНТА МИЛИЦИИ слава богу больше детективов не сочинял.

А вот Сергей Высоцкий честно и последовательно улучшал набросок, которым по сути является первый рмоан. Честно сам переписывал его в сценарий, убирая лишнее. Честно сужал дальнейшие книги про Корнилова до менее масштабных, но зато более детективных полотен.

Короче, переключился с переживаний о чужих слабостях, на работу над собственными. Это всегда полезнее
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

[НекрЫсь]

В СССР авторам детективов приходилось сложно. Сначала их вообще не печатали, ибо издательства искренне полагали, что "наши люди такого не читают", разве что про шпионов. Потом пришли шестидесятые, а с ними и литературные журналы, которые уже худо-бедно боролись за читателя и вот там-то проклюнулся милицейский детектив. И даже в годы, когда уже вовсю издавался "Зарубежный детекти" и "Макулатурный Конан Дойль" и "Детские приключенческие повести", классические авторы "про милиционеров и следователей" держались какого-нибудь "тоненького" журнала, потому что в "толстых" детективы печатать считалось моветоном и низким жанром. Можно было ещё пробавляться сборничками "наша служба и опасна и тяжка", но там это были сборники очерков, так себе имени не сделаешь.

А Аркадий Адамов начал первым, и сделал себе имя, опубликовав "Дело Пёстрых" в журнале Юность в далёком 1957 году. Да так и сохранял взаимную верность с этим журналом до середины восьмидесятых, до предпоследней книги о Виталии Лосеве. И я, честно говоря, привык думать, что это он занял такую "царскую ложу", комфортную зону. Ведь журналов, особенно центральных было хоть и много, но куда меньше, чем потенциальных авторов. И быть постоянным в одним из них, значило обеспечить себя миллионами читателей первой публикации и почти обязательным изданием после неё.

Была, правда, такая грустная надпечатка "журнальный вариант", которую я заметил уже в первой прочитанной книге "Чёрная моль", заметил и удивился: как это понимать? Ну ладно, в журнале не вся повесть поместилась, её подсократили, но почему в книге-то не развернуться? Когда я достал отдельное издание "Моли" (по объёму, тянущее на отдельный том), я понял в чём дело. Это получились как бы две разные повести. Журнальная была чисто "милицейским романом", где мы следим за расследованием. А "полная", это уже настоящий роман, где мы заглядываем и в логово преступников, и, что для автора важнее, в жизнь "нейтралов", то есть обычных людей, которые ни совершать преступления ни бороться с ними на собираются, они живут и становятся их коллективными жертвами. И вот тут-то начинается драма...
Замысел этот может и наивен, но по крайней мере выполнен. И сокращённый "милицейский" вариант тоже выполнен, остаётся детективом, захватывает острым сюжетом. Две "Моли" интересно читать одну после другой: сначала мы узнаём детективную интригу, а потом всё, что оставалось "за её кулисами".

Кто из отечественных авторов мог себе такое позволить? И я утвердился в мнении, что А.Адамов на своей "генеральской" должности первого детективщика, занял совершенно исключительное положение. Положение о которому позавидует и иной современный автор. Потому что даже лет пять назад (когда рынок был открыт, а политическая благонадёжность не определяла тиражи) разве что Акунин и Маринина могли себе позволить роскошь то сократить, то расширить текст, и оба варианта издать да чтоб читатель оба варианта купил и прочёл. В 21 веке такие штуки позволяются Милораду Павичу но не презренным детективщикам

И вот, памятуя об этой истории, я решил полистать журнал "Юность" и посмотреть на те самые первые публикации повестей Адамова. И первой я выбрал повесть "Стая", ту самую, о которой двенадцать лет назад опрометчиво написал

[НекрЫсь]

Если бы кто спросил меня - энтузиаста советских детективов - каков их общий недостаток, я сказал бы слово "занудство". Это великая беда не зависящая даже от общей удачности, и даже откровенного таланта авторов. Занудствовал Адамов со своей благотворной армией и тлетворным театром. Занудствовал Леонов со своей интеллигентностью, переходящей в жлобоватость. Занудствовали великие Юлиан Семёнов и братья Вайнеры со своими мелкими смелостями и Гришкой Отрепьевым на польской границе. И даже локальные гении, типа Кольберга и Жаренова были не свободны от занудства, мужественно выделяя для него по отдельной повести.

Но, пожалуй, я нашел квинтэссенцию этого занудства в произведении автора, который, конечно был на слуху ещё по тощенькому журналу "Человек и закон", который только из за детективов и выписывали, но прогремел уже в постперестроечные девяностые романами Банда-1, Банда-2 и т.п. которые я, с чистой совестью мог уже не читать.

Фамилия его Пронин, и очень долго я думал, что это псевдоним в честь майора Пронина. Кто знает, может так и есть.

Но концентрированным занудством оказалась книга, которую автор, видно что старательно задумывал,вынашивал и воплощал ещё в перестроечные годы. Называется она "Говорящие вещи", что уже необычно. Каким-то Маршаком и Шварцем веет от этого названия.

А замысел книги прост и изящен - создать "Советского Шерлока Холмса". Вот так, ни много и ни мало. И возразить-то на такой замысел нечего, ведь, как известно, советский детектив демонстрировал что угодно, от оголтелой пропаганды до глубокого психологизма, но никакого дедуктивного метода в нём днём с огнём не сыщешь. Советский Пуаро, советская Мисс Марпл, Патер Браун и конечно Мегрэ, все это было возможно, но советские Холмсы во всяком случае на "большой книжный экран" не выходили.

Ну что ж, решил писатель Пронин, пробел должен быть восполнен. Придумаю-ка я... Сыщика консультанта нельзя... Сыщика профессионала нельзя... О! Мой Холмс будет писателем... нет, это нескромно... он будет журналистом-приятелем следователя прокуратуры. Следователь будет очень маленький, а журналист высокий и усатый. Они будут пить пиво в кафе на углу, следователь станет жаловаться на нераскрытые дела, а журналист будет с полуслова всё угадывать, дедуктивно раскрывать на глазах у читателя, и выдавать решения. Читателю будет интересно, потому что такого в советских реалиях ещё не бывало.

Как замысел, это если и не гениальное, но издательски грамотное решение. Удалось бы исполнить, и автор стал бы знаменитым. Если учесть, что он знаменитым и стал (правда благодаря Бандам) попытку следует рассматривать если не как удачную, то как вполне правомерную.

Одна проблема. Дедукция в этой книге работает невсамделишная.

Попробуйте, например, вспомнив всем известную "Собаку Баскервилей", заменить трость доктора Мортимера со следами зубов спаниеля, на другую улику, содержащую другие поводы для логических выводвов. Вы с удивлением заметите, что клонируете Конана Дойля (вместо трости появляется шарфик, вместо зубов спаниеля коготки шиншиллы). Попробуйте сказать, что Мортимер забыл не деталь одежды, а, например карту Девоншира, и вы уже не сможете придумать пять свойств этой карты, по которой личность Мортимера будет восстановлена дедуктивно.

Это лишний раз показывает, что кажущаяся лёгкость догадок Шерлока Холмса, есть результат блестящего мастерства Конана Дойла. Чтобы прийти к догадке, которая в рассказе занимает строчку, по хорошему нужно исписать листа четыре бумаги.

Пронин этого явно не делал. Он сюжеты создавал. Придуманный им журналист знай себе унижает придуманного им же следователя, болтает о пиве, женщинах, снова о пиве. Берёт фотографию грабителя банков, который перепрыгивая троутар попал в объектив случайного фотографа, да так удачно, что стали видны его высокие каблуки.
- Это был кавказец! - уверенно говорит советский Шерлок Холмс.
- Но как вы догадались? - изумляется Ватсон.
- Элементарно! Кто же кроме кавказцев грабит у нас банки?

Я немного утрирую, но лишь для сокращения описания. На самом деле абсолютно все умозаключения в книге шиты настолько же белыми нитками, а где-то к третьей-четвёртой новелле и они начинают пропадать, сменяясь какими-то совершенно мексиканскими историями о том, что ежели мужику седина в бороду стукнула, и он женился на молоденькой, нечего далеко искать руку которая выбила ему окно и ногу, которая раздавила его коллекционный фарфор династии цин. Это брошенная жена, и сын брошенной жены. И мы это поняли на второй странице новеллы, а страниц там сорок и дочитать все это нет ни малейшего шанса.

Я позволю себе только одну цитату, чтобы продемонстрировать, что именно в данном случае я называю ЗАНУДСТВОМ. Пожалуй это ближе не к назиданию и не к дотошности, а к вопиющей НЕДОСТОВЕРНОСТИ фабулы.

Судите сами. Мужик, которому ударила седина в бороду, женился на рыжей красавице 35 лет. Сам он, обладая брюшком, рыжей бородой и подозрительной интеллигентской должностью, старше на 15 лет. Сын-грабитель (а на деле - мститель) пробрался к нему в квартиру не абы зачем, а чтобы уничтожить свой бывший подарок (кораблик модель) на день рождения отца, сделанные ещё в период семейной гармонии.
- Стало быть, у вас день рождения? - спрашивает проницательный Холмс.
Хозяин квартиры, который с горя от ограбления тихо пьёт на кухне спиртное откликается:
- День рождения мой? Дайте-ка я припомню... ДА ВЕДЬ ОН СЕГОДНЯ!

Ещё раз. Перед нами
1. Стареющий мужчина, настолько озабоченный своим возрастом, что бросил жену и сына, лишь бы жениться на красавице молодухе.
2. Молодухе 35 лет, а ему на 15 больше, - ему ПЯТЬДЕСЯТ.
3. То есть в описываемый день этому закомплексованному мужику стукнул ПОЛТИННИК.
4. И в этот день, он просто зашел домой, обнаружил что квартира ограблена и один одинёшенек квасит на кухне и только благодаря случайному вопросу сыщика вспоминает, что сегодня у него самый круглый юбилей в жизни?

Автор вообще когда-нибудь мужчин в жизни видел? Мужчина по определению не может забыть, что ему сегодня исполняется пятьдесят лет! Он этого дня ждёт, как минимум с сорокалетия!
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum

[НекрЫсь]

Снова большая радость.

Был такой "Ленинградский Конан-Дойль" - Станислав Родионов. У него были достижения, были добрые человеческие и творческие причуды, были чудовищные проступки, которых нельзя совершать и о которых я не хочу подробно вспоминать.

В целом он не поднялся на верхние уступы советского детективного Олимпа, занимая зато прочные позиции на региональном Северо-Западном. Вы знаете его по экранизациям про фокусника Данилина и Криминальный талант. И там и там действовал главный его герой - следователь Рябинин (в кино зачем-то переделанный в Сажина), лысый очкарик, неспособный поднять двухпудовую гирю, но тонкий людовед и душелюб - самоидентификация автора, его "Холмс".
У этого Холмса был совмещённый "Ватсон/Лестрейд" офицер-оперативник, сыщик, способный поднять гирю и всё время её поднимающий. Это, как вы понимаете, тоже проекция автора, но - гипотетическая, желаемая. Он был хорошим сыщиком, но по сравнению с Рябининым выглядел туповатым, позволял травить себя клофелином, пропускал удары в голову, потому что голова у него крепкая.

Фишкой автора было то, что он периодически позволял себе написать роман "без Холмса", этакое "соло Арчи Гудвина", где отсутствовал интеллектуал Рябинин, а справедливость творил лично "Лестрейд/Ватсон" - капитан Вадим Петельников. В этом случае, конечно у него должен был появляться собственный Ватсон, и его роль выполнял молодой, худой, рыжий, похожий на подростка лейтенант Леденцов, с фамилией, которая сначала вызывает раздражение искусственностью, а потом становится ясно, что это реальная фамилия, ведущая происхождение не от конфеты-леденца, а от какого-то более раннего преломления льда.

И можете себе представить, как мне повезло - я начал знакомство с произведениями Родионова даже не с повести, а с короткого рассказа, напечатанного в журнале "Аврора", настолько короткого, что там даже и для Леденцова места не хватило. Рассказ (не очерк, а именно рассказ) для советского детектива птица редкая. А в рассказе "Отпуск" автор вкратце реализовал вечную и почти никогда не осуществимую мечту всех наших детективщиков - отправить главного героя милиционера в отпуск и там дать возможность побыть частным детективом.

Все хотели, на немногие сумели позволить себе эту агатакристиевскую вольницу. "Ночь на хуторе Межажи", где группа гостей на комфортабельной латышской мызе не может сесть за руль по причине нетрезвости и таким образом формируется "Мышеловка", хотя и не занесенный снегом, но всё-таки загадочный пансион на отшибе. Да Аркадий Адамов однажды нечеловеческим усилием отправил Виталия Лосева расследовать гибель одноклассника почти частным порядком, и почти вопреки официальному следствию, хотя всё-таки под присмотром старшего по званию и с разрешения МВД и лично Полковника Коршунова.

И отличные получились детективы.

Но Ст. Родионов в своём "Отпуске" (который за ним даже в Википедии не значится) сделал то же самое чище, проще и без титанических усилий и условностей. Во всяком случае, встретившись с рассказом сорок лет спустя я их не замечаю. Я замечаю, что помню не только имена всех действующих лиц и отдельные фразы, но и целые абзацы. Я понимаю, что именно после этого рассказа не доверяю людям по имени Олег, и опасаюсь женщин по имени Августа.

Есть представление о яйце, как о чём-то совершенном - и геометрически и гастрономически. Так вот, рассказ "Отпуск", это такое яйцо советского детектива - он прост и питателен настолько, что и второклассник может его проглотить, насытиться и усвоить. И он так неуязвим в скорлупе своего совершенства, что даже пятидесятилетнему гурману прокручивает перед глазами реальность, никогда не виданную, вроде бы не существовавшую, но... Возможно более реальную, чем настоящая и настоящее.

Если бы я продавал индульгенции авторам советских детективов, Станиславу Родионову я выписал бы две. Я наткнулся на рассказ случайно, в начитанном на ютубе виде. А он как новый.
_________________
Dum spiro - spero
Spero, ergo sum